Творчество н.в.гоголя в контексте современной компаративистики
Современное литературоведение, отечественное и ближнего зарубежья,
располагает большим числом солидных сравнительно-исторических
исследований тех или иных национальных литератур, и число их постоянно
растет. По верному суждению Е.П.Гречаной, «давняя проблема
взаимоотношений России и Запада в настоящее время только все более
актуализируется. Имеющий большую историю диалог России и Франции,
которая долгое время воспринималась как воплощение Европы, диалог,
зафиксированный, в том числе в литературных и окололитературных текстах,
представляет в этой связи особый
интерес» [1, 1]. Однако если конкретно сравнить направление развития
компаративистской теории с практикой сопоставления интересующих нас
национальных литератур – французской и русской, можно увидеть, что
наибольшего прогресса ученые добились в изучении той эпохи, которая была
отмечена наиболее непосредственным культурным взаимодействием России и
Франции – XVIII века. Общеизвестно, что это был период широких и
разнообразных литературных и культурных связей двух стран; он дает
обширный материал для анализа генетических и контактных взаимодействий.
Если первые компаративные исследования русско-французских литературных
связей были сосредоточены на установлении фактов сюжетных, мотивных и
пр. заимствований, то сегодня ученых интересуют отнюдь не исключительно
«фактические» влияния, а целый комплекс типологических проблем, решаемых
с применением новых методологий гуманитарного знания.
Среди исследований, посвященных этому периоду, можно найти не только те,
которые посвящены очевидным перекличкам между отдельными произведениями
или авторами, но и анализ рецепции французской культуры в России и
русской – во Франции, типологические исследования по русскому и
западноевропейскому классицизму, сентиментализму, рококо, по Просвещению
во Франции и России, по особенностям французского и русского
«литературных пантеонов» и т.п. Большой материал для сравнительного
изучения, в том числе русской и французской литератур XVIII в.,
содержится в двухтомном издании «История русской переводной
художественной литературы» [2]. Исследования российских литературоведов
дополняются довольно значительным числом работ зарубежных славистов,
часть из которых переведена на русский язык. Самый феномен Просвещения
как общеевропейского культурного явления, в которое была вовлечена и
Россия, способствует активному развитию системных компаративистских
исследований русско-французских культурных взаимодействий XVIII
столетия.
Русско-французские литературные связи в XIX веке изучены, как
представляется, гораздо меньше. Это объясняется многими причинами,
наиболее важная из которых, думается, связана с ростом культурного и
литературного самосознания и «самостояния» России на протяжении XIX
столетия, со вступлением русской литературы в период зрелости, со все
более неуклонным отказом от подражания иностранным образцам. Кроме того,
XIX век отмечен очевидным отходом России от доминирующего французского
влияния, поскольку становление европейского романтизма привлекало
российскую публику к немецким, английским писателям-романтикам, хотя
иногда и через посредство французских переводов. Следует заметить и то,
что вследствие ускоренного развития русской литературы в конце XVIII –
начале XIX в., литературными образцами для русских писателей иногда
становились более ранние художественные явления литературы Франции, так
что лучше всего оказываются прослежены связи между русским XIX и
французским XVIII в., чем между писателями-современниками.
Прежде всего, литературоведы обращаются к анализу творчества отдельных
писателей во взаимодействии с французской культурой и литературой –
более всего Пушкина, Лермонтова, Тургенева. Особое место занимает
изучение рецепции русских писателей во Франции (особенно –
Ф.М.Достоевского) и французских писателей – в России (например, Ж.Санд).
К юбилею П.Мериме вышло издание статей писателя о русской литературе со
вступительной статьей А.Д.Михайлова. Появилось и исследование связей
В.А.Жуковского с французской поэзией, до сих пор прочно связываемого с
традицией немецкого романтизма. Есть также работы, касающиеся связей с
французской литературой Ф.М.Тютчева, Л.Н.Толстого, А.П.Чехова и др.
С другой стороны, ученые выясняют особенности вклада русской литературы
в мировую, национальное своеобразие русской литературы в общеевропейском
и мировом культурном контексте. Не последнюю роль играет и изучение
типологии русского и французского романтизма, реализма, типологическое
исследование жанра романа в литературе России и Франции, хотя этот
аспект, скорее, затрагивается в тех или иных конкретных параллелях между
произведениями или писателями, чем систематизировано представлен в
специальных трудах. Последнее время набирают силу культурологические
сравнительные исследования русской и французской повседневности, быта,
типов поведения. В то же время многие методологические новшества в
литературоведческой области, теоретико-литературные концепции
недостаточно активно используются в этой области компаративистики, что,
думается, непосредственным образом сказывается на уровне
исследовательской разработки проблем взаимодействия творчества Гоголя с
французской литературой.
Анализ взаимосвязи творчества Гоголя и западноевропейской литературной
традиции занимает в компаративистике относительно скромное место, тем
более, если сравнить число сравнительно-исторических работ о гоголевской
прозе с общим количеством исследований о Гоголе. С одной стороны, уже
первые критические статьи современников о прозе Гоголя пестрели именами
западноевропейских писателей-романтиков, но эти имена вводились чаще по
контрасту к гоголевскому художественному миру и стилю. В начале ХХ
столетия вышла монография Г.И.Чудакова «Отношение творчества Гоголя к
западноевропейским литературам» [3], в которой был помещен указатель тех
иностранных писателей, которые были известны Гоголю, имелись в доступной
ему библиотеке, а также перечень тех произведений западноевропейской
литературы, которые были переведены в России
в 1820-1830-х гг. Об этой монографии обычно упоминают специалисты,
стремясь подчеркнуть, что указанные ее автором связи (например, Гоголя и
Гофмана) не означают тождественности поэтики или подражательности
гоголевской манеры, что Гоголь, в сущности, независим от
западноевропейского влияния.
Во вступлению к сборнику «Гоголь и мировая литература» М.Б.Храпченко
подчеркивал, что неудача романтической поэмы «Ганц Кюхельгартен» была
связана с ее подражательностью, зато уже повести первой части «Вечеров
на хуторе близ Диканьки» «представляли собой самобытное, примечательное
явление в русской литературе» [4, 5]. Яркость и оригинальность
гоголевской манеры, ее укорененность в народной традиции и в актуальных
проблемах российской действительности, практическое отсутствие прямых
заимствований из тех или иных сочинений западноевропейских авторов в
большой степени определяли маргинальность изучения литературных связей
Гоголя с зарубежной литературой, ее, говоря словами А.А.Елистратовой,
«сравнительную неразработанность»
[5, 3].
Между тем, по верному суждению В.И.Сахарова, «мировое значение Гоголя в
немалой мере определяется тем, что его самобытное творчество соединено
незримыми нитями преемственности со многими капитальными традициями
всемирной литературы» [6, 62].
Кроме того, определенным препятствием такому изучению служила концепция
творчества Гоголя как преимущественно, если не исключительно
реалистического. Компаративные исследования гоголевской прозы находятся,
как кажется, в прямой зависимости от степени разработанности проблемы
«Гоголь и романтизм». «Ведь молодой Гоголь приходит в литературу в самом
начале 30-х годов XIX века, в эпоху расцвета романтизма в Западной
Европе и России. Романтическая школа царила тогда не только в
художественной литературе, но и в живописи, театре, музыке, филологии,
истории, политической экономии, естественных науках и. будучи мощной
культурной силой, оказывала немалое воздействие на все сферы жизни, на
умы, сердца, поступки и самый внешний облик тогдашних людей» [6, 63].
Усиление внимания к романтическим аспектам прозы Гоголя, переоценка
романтизма, роли (и доли) романтической эстетики в литературном процессе
XIX столетия стимулировало и сравнительные исследования его поэтики.
Поскольку русский, как и западноевропейский, романтизм тесно был связан
с освоением немецкой традиции, то, прежде всего, наиболее
систематизировано исследуются параллели между гоголевской прозой и
произведениями немецких романтиков. Это, по-видимому, обусловлено
растущим вниманием литературоведов к раннему творчеству Н.В. Гоголя,
которое издавна рассматривается как романтическое, а романтизм, в свою
очередь, в своей наиболее классической форме представлен в Германии, к
тому же русский романтизм формировался под сильным немецким влиянием.
Еще в начале прошлого столетия вышла монография А.Стендера-Петерсена
«Гоголь и немецкий романтизм» [7], наблюдения и выводы которой активно
использовались или оспаривались российским литературоведением, начиная с
известных работ В.В.Виноградова. На сегодняшний день наиболее тщательно
разработаны параллели Гоголь – Гофман, Гоголь – Вакенродер, Гоголь –
Л.Тик. В основательно аргументированной статье Н.Л.Степанова
«Романтический мир Гоголя» [8] подробно анализируются разнообразные
связи Гоголя с немецкой литературой. Ученым отмечен «интерес Гоголя к
немецкому романтизму и к Шиллеру (которого в России воспринимали в то
время как романтика», перечислены схождения конкретных произведений
Л.Тика, Гофмана и Гоголя, но в итоге сделан вывод: «.эти сопоставления
сюжетных мотивов не дают представления об оригинальности Гоголя. Весь
характер, весь колорит гоголевских повестей далек от указываемых
образцов. Гоголь был исключительно самобытным, национально своеобразным
писателем» [8, 190]. Эта мысль о национальной самобытности Гоголя, не
позволяющей считать корректными даже очевидные схождения с
западноевропейской традицией варьируясь, повторяется во многих, как
давних, так и самых современных работах. Так, Е.Дмитриева пишет:
«апогеем его (Тика – В.К.) воздействия на русскую прозу станут в 30-е
годы украинские повести Н.В.Гоголя, однако это воздействие предстанет в
таком закамуфлированном виде, что критики еще долго будут обсуждать,
действительно ли то заимствование из Тика или использование местных
украинских
легенд» [9, 123]. Однако В.И.Сахаров выделяет среди наиболее прямых
немецких предшественников Гоголя именно Тика и уточняет тип связи
творчества молодого Гоголя с иенским романтиком: «Для Гоголя Людвиг Тик
– писатель концептуальный, философ, постоянно помнящий о целом –
собственной картине мира. Поэтому у Тика берутся не только мелкие
сюжетные детали. Гоголю близок самый тип творческого мировоззрения
немецкого романтика, способный осознать и воссоздать роковую
двойственность (страшно-веселое), скрытую глубину и зыбкость жизни» [6,
73]. Указывая на отмеченное еще учеными начала
XX в. «сходство описаний и подробностей» у Тика и Гоголя, сходные
суждения высказывает Ю.В.Манн: «Все эти совпадения возможны, хотя и
необязательно, чтобы они обусловливались прямым влиянием Тика на Гоголя:
они скорее заданы общим духом фантастической повести того времени и
характером избранного сюжета» [10, 49]. Отмечая, помимо художественных
параллелей, общеэстетические переклички гоголевской поэтики с идеями
немецких романтиков (Ф. и А.-В.Шлегелей, Вакенродера), гоголеведы
обращаются главным образом к связям типологического характера, а не к
проблеме влияния тех или иных произведений немецких романтиков на
Гоголя. Их интересуют, прежде всего, особенности художественной манеры
Гоголя как эстетической целостности.
??????????Ey ??????Ey?. В этот контекст она включила не только писателей
XIX в., но и творчество Г.Филдинга, Т.Смоллетта, Л.Стерна, туда
органично вошел немецкий гений, автор романов «Годы учения» и «Годы
странствия Вильгельма Мейстера» И.В.Гете, французский романист,
создатель «Жиль Блаза» А.-Р.Лесаж и знаменитый французский реалист О. де
Бальзак. Литературовед исходила при этом из той концепции
художественного реализма, которая бытовала в тот период в советском
литературоведении, включала в себя и романы эпохи Просвещения, и
произведения писателей следующего века, расценивалась как магистральная
линия развития литературы.
А.А.Елистратова мимоходом касается и связи Гоголя с романтической
традицией, указывая на интерес писателя к Байрону и байронизму, более
подробно останавливаясь на перекличке Гоголя и Метьюрина, подчеркивая
при этом, что при усвоении готической поэтики в гоголевской прозе
осуществляется «переход от романтического к реалистическому осмыслению
всеобщей инфернальной развращенности современного собственнического
общества» [5, 22].
Независимо от того, говорят ли ученые об английских предшественниках,
современниках или последующем поколении писателей, они единодушно
подчеркивают специфичность взаимоотношения Гоголя с английской
литературой: «Тут речь идет не о влиянии и не о взаимовлиянии главным
образом, а в первую очередь о типологии» [5, 84]. Действительно, если в
случае с немецкой романтической традицией мы так или иначе можем
установить прямые параллели, заимствования, совпадения, пусть и
существенным образом переосмысленные, то в случае с английским романом
можно установить, не считая перекличек между «Гансом Кюхельгартеном» и
поэмами Т.Мура, лишь одну очевидную контактную связь – с
«Мельмотом-скитальцем» Метьюрина, но она явным образом существует не
изолированно, вплетается в целый ряд других литературных контактов
Гоголя с романтической готической литературой.
Проблема «Гоголь и французская литература» в литературоведении СНГ, как
известно, поднималась столь глубоким исследователем, как М.М.Бахтин. Но
ученого интересовал не историко-литературный аспект литературных связей,
а теоретико-эстетический. Естественно, поэтому, что М.М.Бахтин подробно
исследовал параллель между смехом, гротеском Рабле и Гоголя [11], не
касаясь синхронных литературных связей. В связи с разработкой типологии
реализма исследователи обращались к параллели Гоголь-Бальзак: помимо
отдельных указаний на близость этих писателей в статьях Л.Гроссмана
«Бальзак в России» [12] и А.Чичерина «Соответствия в истории разных
литератур» [13], этой проблеме посвящены специальные разделы известной
монографии А.А.Елистратовой, а также книги Е.Н.Купреяновой и
Г.П.Макогоненко «Национальное своеобразие русской литературы» [14].
Исследование А.А.Елистратовой, как уже говорилось, сосредоточено на
анализе «Мертвых душ». В силу этого в нем сопоставлены зрелый
Гоголь-реалист со зрелым реалистом Бальзаком. В работе Е.Н.Купреяновой и
Г.П.Макогоненко есть также анализ и ранних произведений того и другого
писателя. Однако их также интересует типология реализма, они исходят из
концепции целостно-реалистического творчества Гоголя и Бальзака, в духе
времени рассматривая романтические «пережитки» как поверхностные,
несущественные черты их глубинно реалистической поэтики. Поэтому «Вечера
на хуторе близ Диканьки» трактуются как реалистический национальный
эпос, чей историзм, «романтический по форме, реалистичен по содержанию»
[14, 283], «Шагреневая кожа» – «насквозь символический», но
реалистический роман, и т.п. По-своему проблему типологии русского и
французского реализма решает В.В.Ерофеев, сопоставляя Гоголя и Флобера,
видя типологические схождения не столько в манере, сколько в объекте
изображения у обоих писателей.
Что же касается связей Гоголя с французской «неистовой» литературой, то
этот вопрос, с одной стороны, воспринимается большинством специалистов,
как уже решенный, исчерпанный теми параллелями, которые установил в
своем труде В.Виноградов, с другой – являет собой не системное
направление гоголеведения, а небольшую совокупность разрозненных работ,
затрагивающих отдельные аспекты этой проблемы и отсылающих к уже
названным работам В.В.Виноградова.
В.В.Виноградов верно вписывал интерес Гоголя к «неистовой литературе» в
общелитературную эволюцию его времени. В статье «О литературной
циклизации» (входящей в работу «Эволюция русского натурализма»)
литературовед указывал: «В творчестве Гоголя период художественной
переработки повествовательной «манеры Вальтера Скотта» и стилистических
приемов «немецкого» романтизма (на фоне украинских традиций) теряет
определенные очертания и прямое течение под жестоким натиском
«неистовой» поэтики» [15, 45]. Далее исследователь уточнял: «Манера
Вальтера Скотта», формы «немецкого» романтизма, «неистовая словесность»
– все это не столько указания исходных пунктов «влияния», сколько
обозначения живых категорий исторического процесса эволюции русской
литературы в 30-е годы» [15, 45]. При этом ученый верно соединял воедино
традицию французского «неистового» романтизма и романтической готики
Ч.Метюрина, поскольку пик популярности «Мельмота-скитальца» во Франции
приходился именно на период расцвета «неистовых» сочинений,
воспринимался как созвучный, близкий, а то и тождественный им по
поэтике. В этот же ряд вписывался исследователем и роман
Де Квинси «Исповедь любителя опиума».
В названной работе ученый подробно останавливался на методологической
проблеме изучения «влияний», подчеркивая: «»приемы» и даже комбинации их
(если изучать их в литературно-историческом плане, сводя к некоторому
единству бесконечное многообразие форм их функциональной индивидуации)
трудно рассматривать как продукты индивидуального «влияния»: они, как и
грамматико-семантические категории в языке, коллективны, они – достояние
литературной школы, иногда разных школ эпохи (даже в разных странах)»
[15, 52]. В силу этого В.В.Виноградов, даже рассматривая отдельные
сочинения разных западноевропейских «неистовых» писателей (в первую
очередь, Де Квинси и Ж.Жанена, касаясь также Метьюрина, Гюго, раннего
Бальзака и др.), делал упор на той общности приемов, которая делала
каждого из этих писателей представителем «неистовой» школы в целом. И в
этом смысле ему была менее важна специфика национальной литературной
традиции, творческая индивидуальность. Он утверждал: «.индивидуальности
часто приписывается больше того, что ей принадлежит, и во всяком случае
– часто совсем не то, что характеризует ее систему в ее эволюции» [15,
52].
Среди гоголевских произведений, которые рассматривались В.В.Виноградовым
в связи с «неистовой традицией», выделяются «Страшная месть», «Кровавый
бандурист», «Невский проспект» и «Портрет». Список этих произведений
остается неизменным и в других исследованиях, касающихся связи Гоголя с
«неистовой традицией». Так, в конце 1940-х – 1950-е годы в словацком
университете им. Я.А.Коменского читал лекции о творчестве Гоголя
филолог-эмигрант А.В.Исаченко. В них он также касался вопроса о связи
Гоголя с французской «неистовой» литературой, анализируя «Страшную
месть», «Кровавого бандуриста» и повести «петербургского цикла». Ученому
были известны работы В.В.Виноградова, на которые он опирался. Но его
собственный труд оказался напечатан только недавно [16]. Не так давно
появился и труд американского слависта Мелиссы Фрейзиер «Рамки
воображения: гоголевские «Арабески» и вопрос жанра у романтиков», в
которой, помимо анализа гоголевского сборника в контексте немецкой
романтической теории, затрагивается и связь повести «Невский проспект» с
физиологическим очерком и романами Э.Сю и Ж.Жанена. Не упоминая
исследования В.В.Виноградова, западный славист, тем не менее, совпадает
с ним в своих наблюдениях и выводах, никак не идя дальше того, что было
им сделано.
Среди французских писателей-романтиков, которые были важны для
становления раннего творчества Гоголя, наиболее подробно исследован с
этой точки зрения Ж.Жанен. Что же касается В.Гюго, то хотя
литературоведы и отмечают популярность его произведений от «Гана
Исландца» до «Собора Парижской богоматери» и «Последнего дня
приговоренного к смерти» в России гоголевского периода, конкретных
сопоставлений раннего творчества Гюго и Гоголя в литературоведении,
насколько известно, нет. В книге А.А.Елистратовой сделано сопоставление
«Мертвых душ» и романа Гюго «Отверженные», появившегося позже
гоголевской поэмы, причем, это сопоставление – не в пользу французского
писателя, которому ставится в вину его романтический пафос: «Общим для
Гоголя и Гюго является в широком смысле то, что Достоевский назвал.
«основною мыслью всего искусства девятнадцатого столетия», – идеал
«восстановления погибшего человека». [.] Но на этом, собственно, и
кончается типологическая близость поэмы Гоголя и романа Гюго. Автор
«Отверженных» . широко пользуется патетической риторикой, .ставит своих
героев в исключительные до фантастичности ситуации, из которых они
выходят столь же фантастическими средствами.» [5, 164].
В работе М.П.Алексеева «Виктор Гюго и его русские знакомства. Встречи.
Письма. Воспоминания» ученый писал о тех главах «Собора Парижской
богоматери», где дано описание готической архитектуры: они, по его
мнению, «вдохновили и Гоголя на несколько лирических страниц о
готической архитектуре («Арабески», 1835)» [17]. Эта мысль (без ссылки
на М.П.Алексеева) развернута в статье В.Я.Малкиной «Традиции
исторического и «готического» романов в повести Н.В.Гоголя «Страшная
месть» [18], где есть небольшой пассаж, связанный с отношением Гоголя к
В.Гюго. Исследовательница говорит об «очевидности» интереса Гоголя к
роману «Собор Парижской богоматери» и, ссылаясь на давнюю работу
А.А.Назаревского и еще более давнее замечание О.И.Сенковского,
утверждает, что статья Н.В.Гоголя «Об архитектуре нынешнего времени» «в
большой степени была вызвана именно романом В.Гюго» [18, 81]. Кроме
того, автор статьи видит совпадение тематических рядов» и между
«Собором» и другой статьей русского писателя – «О средних веках» [18,
82]. М.Фрейзиер также сопоставляет представления о готическом стиле у
Гюго и Гоголя, подчеркивая, что готика трактовалась обоими как
романтический хаос, что и сказалось непосредственно на композиции
«Арабесок».
Специалисты достаточно согласованно писали и пишут о типологической
связи Гоголя с западноевропейским и, в частности, французским
романтизмом. В то же время типологический анализ предполагает не только
осознание определенной эстетической независимости, параллельности
художественных исканий художников, но и установление общего направления
эволюции, особенностей того типа романтизма, к которому принадлежат
анализируемые писатели. В этом смысле литературной наукой сделано еще
мало.
ЛИТЕРАТУРА
Гречаная Е.П. Литературное взаимодействие Франции и России и культурное
самоопределение (конец ХVIII– XIX вв.). Автореф. дис.канд. филол. наук.
– М., 2003.
История русской переводной художественной литературы. Древняя Русь.
ХVIII век. – СПб., 1996.
Чудакова Г.И. Отношение творчества Гоголя к западноевропейским
литературам. – К., 1908.
Храпченко М.Б. Подвиг художника // Гоголь и мировая литература. – М.,
1988.
Елистратова А.А. Гоголь и проблемы западноевропейского романа. – М.,
1972.
Сахаров В.И. Проза Гоголя и романтическая традиция // Сахаров В.И.
Русская проза XVIII – XIX веков. Проблемы истории и поэтики. – М., 2002.
Stender-Petersen A. Gogol und deutche Romantik. Euphorion. Bd. XXIV.
Leipzig, 1922.
Степанова Н.Л. Романтический мир Гоголя // К истории русского
романтизма. – М., 1973.
Дмитриева Е.О. О некоторых чертах русского «извода» европейского
романтизма. – М., 1999.
Манн Ю.В. Поэтика Гоголя. Вариации к теме. – М., 1996.
Бахтин М.М. Рабле и Гоголь // Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и
народная культура Средневековья и Ренессанса. – М., 1990.
Гроссман Л. Бальзак и Россия // Литературное наследство. – М., 1937. –
Т.31-32.
Чичерина а. Соответствия в истории разных литератур // Вопросы
литературы. – 1965. – №10.
Купреянова Е.Н., Макогоненко Г.П. Национальное своеобразие русской
литературы. – М., 1976.
Виноградов В.В. Эволюция русского натурализма // Виноградов В.В.
Избранные труды. Поэтика русской литературы. – М., 1976.
Исаченко А.В. Николай Васильевич Гоголь и проблемы русского реализма. –
Братислава, 2004.
Алексеев М.П. Русская культура и романтический мир. – Л., 1985.
Малкина В.Я. Традиции исторического и «готического» романов в повести
Н.В.Гоголя «Страшная
месть» // Поэтика русской литературы. – М., 2001.
Нашли опечатку? Выделите и нажмите CTRL+Enter
