Пушкинский код «Японского романа» Б.Акунина
«Фандоринский проект» Б.Акунина все чаще привлекает внимание не только
любителей детективного жанра и дежурных рецензентов, но и серьезных
исследователей, о чем свидетельствует публикация Н.Потаниной в журнале
«Вопросы литературы». При этом чем упорней Г.Чхартишвили настаивает на
развлекательно-коммерческой сущности своего детища, тем скурпулезнее и
глубже становятся литературоведческие штудии акунинских текстов
(исключая тех апологетов серьезности, которые изначально отказывают
любому произведению с увлекательным сюжетом в праве называться
литературой). В определенном смысле сам автор – на стороне подобных
профессионалов, утверждая, что «корни литературы – в сердце, а корни
литературного проекта – в голове» [2, 4]. Принимая позицию автора, мы
будем исходить из того, что перед нами непросто цикл романов, а некая
умело выстроенная игровая структура, компонентами которой являются
известные сюжетные, образные, стилистические приемы, заимствованные
автором из метатекста классической русской и западноевропейской
литературы 19 века. На этот источник элементов своей головной
конструкции однозначно указывает сам автор проникновенным посвящением
«Памяти 19 столетия, когда литература была великой, а вера в прогресс
безграничной».
Особое, ключевое место последнего романа «Алмазная колесница» в
фандоринском цикле многократно подчеркнуто автором: японист
Г.Чхартишвили под псевдонимом Б.Акунина написал роман о приключениях
своего героя в Японии – пропущенный ранее эпизод в биографии Эраста
Фандорина, который многое объясняет. На страницах этого романа регулярно
встречается выделенное курсивом слово, ставшее псевдонимом автора –
«акунин». И путь читателя к разгадке тайны – в постижении семантического
поля этого специфического японского понятия от классического вопроса
детектива: кто из героев главный «акунин» – виновник всех бед и
преступлений до его философского наполнения в свете идей «алмазной
колесницы». Чтобы объясниться с читателем, автор прибегает к двум
знаковым системам – экзотической японской (следует еще раз подчеркнуть,
что экзотической она является только для читателя) и семиотике текстов
русской классики. Главным кодом второго «русского» уровня системы
становится идейно-художественное пространство «Капитанской дочки»
А.Пушкина. Пушкинский текст не просто является объектом
постмодернистской игры – это ключ к решению главной загадки детектива:
кто настоящий злодей (акунин) и выход за пределы только детективного
повествования (что тоже в традициях русской классической литературы)
постановкой одного из вечных, а значит, принципиально не решаемых
вопросов: что есть зло? Важным является то, что именно Пушкин создал
русскую литературу как литературу вопросов, на которые нельзя дать
единственно правильный ответ. А.Чехов писал: «В «Анне Карениной» и в
«Онегине» не решен ни один вопрос, но . все вопросы поставлены в них
правильно» и настаивал: «Только второе обязательно для художника» [5,
46].
«Капитанская дочка» А.С.Пушкина традиционно входит в школьную программу
не просто как шедевр изящной словесности, а, в первую очередь, как
произведение с высочайшим нравственным зарядом, лишенным откровенной
дидактики. Выбор данного произведения как русского кода, параллельного
неизбежному в данной сюжетной конструкции японскому, выводит
фандоринский проект из рамок литературной игры в сферу культурологии.
Извечное противостояние Запада и Востока решается не на полях сражений
(русско-японская война в первом томе), а в принципиальном различии
решения коренных нравственных вопросов.
Рассматривая диккенсовскую (западную) основу ряда романов фандоринского
цикла как апологию предсказуемости, упорядаченности мира, Н.Потанина
замечает: «Японист Чхартишвили ведет двойную игру, предлагая читателю
выбрать наиболее приемлемый для него культурный код: западный или
восточный» [4, 45]. Подобный выбор приходится сделать главному герою
«Алмазной колесницы»: известные с детства пушкинские сюжетные коллизии
наполнятся в мире Востока иными смысловыми акцентами.
Заимствованный у В.Скотта прием помещения вымышленного персонажа в
эпицентр реальных исторических событий катастрофического характера
(война, мятеж и т.п.), А.Пушкин соединил с элементами просветительского
романа воспитания. Перед нами не история пугачевского бунта, а история
формирования личности с традиционными составляющими: жизнь в
родительском доме, воспитатели, первые самостоятельные шаги, любовь,
вражда, война, создающая экстремальные ситуации, в которых проявляется
человеческая сущность героя. Б.Акунин сохраняет наиболее узнававаемые
сюжетные ходы (герой случайно попадает в центр политического заговора) и
усиливает вальтер-скоттовскую составляющую (вымышленный герой не просто
действует рядом с историческими персонажами, он вмешивается в ситуацию,
с ним вынуждены считаться, хоть в итоге это ничего не меняет в
неизбежных исторических процессах). Неизменным остается важный сюжетный
эпизод, в котором герой, чтобы спасти возлюбленную, отправляется во
враждебный лагерь (Пушкин), дополненный существенной вальтер-скоттовской
деталью (возлюбленная героя сама принадлежит враждебному лагерю). Но это
одна из тайн, постепенно раскрываемая героем, отрабатывающим пушкинский
вариант «спасение возлюбленной».
Одним из самых интересных элементов переосмысления схемы «Капитанской
дочки» становится принципиальное изменение в оппозиции антагонистов
Гринев – Швабрин. Как отмечал Ю.Лотман, речь идет о двойном герое-
«джентельмене – разбойнике»: «Естественное сочетание: днем – светский
человек, ночью – разбойник . может заменяться инверсией: джентельмен
среди разбойников – разбойник среди людей света . Во втором случае он
везде чужой и всегда противостоит окружающему. Таков типичный герой
Вальтера Скотта: тори среди вигов, виг среди тори, английский офицер в
Шотландии, шотландский бунтовщик в Англии. На противопоставленни этих
двух типов построена антитеза Гринев – Швабрин» [3, 334].
В аналогичном акунинском противостоянии Фандорин – Сирота снимается
мотив любовного соперничества, а переход фандоринского антагониста на
сторону врага имеет серьезную идейную подоплеку – патриотизм, что не
отменяет нравственную проблему измены во имя интересов родины. Не
случайно, обращаясь к предавшему его Сироте, Фандорин апеллирует к
нравственным категориям пушкинских текстов: «Скажите мне, искренний
человек и поклонник Пушкина, неужели служение отечеству оправдывает
любую подлость?) [1, 526]. Именно так сформулированный вопрос позволяет
Сироте решить нравственную проблему вполне по-пушкински: с позиций
человечности.
Анализируя идейную структуру «Капитанской дочки», Ю.Лотман замечает:
«Сложность мысли Пушкина раскрывается через особую структуру, которая
заставляет героев, выходя из круга свойственных им классовых
представлений, расширять свои нравственные
горизонты» [3, 116].Обращаясь за помощью к Пугачеву, Гринев нарушает
законы дворянской этики ради спасения Маши. При этом не только в глазах
безличного государства, но и для собственного отца он становится
«ошельмованным изменником». Здесь мы подходим к еще одной важной
оппозиции персонажей, трансформированной Акуниным из пушкинской системы.
Это противостояние «герой – отец».
В пушкинской системе координат патриархальность отношений почти ничем не
нарушена: Гринев способен к бунту ради любви, но Маша не желает брака
без родительского благословения, и герой остается послушным сыном. Отец
для него по-прежнему высший моральный авторитет, но ситуация осложнена
особой ролью «злодея» Пугачева: его участие в судьбе Гринева аналог
отцовства. Таким образом, «расширяя нравственные горизонты» во имя
человечности, герой преступает не только корпоративные, групповые, но и
патриархальные нравственные законы. Это путь западно-европейской
культуры, исходной точкой которого является христианство, а конечной –
ницшеанский тезис о смерти бога.
Пушкинская система нравственных координат очень далека от идеи
безотцовщины как богооставленности. Зато герой Акунина – современник
Ницше. Тема отцовства в семантике «Алмазной колесницы» одна из
центральных. При этом сюжетно она нигде не доминирует, за исключением
финала – предсмертного письма отцу неузнанного сына Фандорина. То, что
письмо было сожжено и не дошло до адресата, еще раз подчеркивает, что
современный героям мир – это мир нравственного сиротства, в котором
каждый сам выбирает моральные ориентиры (речь идет о западном мире).
???????µ
?$??µ ???????µ?что он, сам того не зная, обрекает на смерть собственного
сына.
Мотив отцовства усложнен двумя второстепенными сюжетными линиями.
Английский доктор Твигс, для которого отцовство – прежде всего,
ответственность, вынужден стреляться на дуэли, чтобы дочери не стыдились
его. При этом он упорно тренируется в стрельбе, чтобы исключить
возможность собственной гибели, так как не может оставить дочерей
сиротами (аллюзия «Выстрела»). Но становясь участником политической
борьбы из самых благородных побуждений, Твигс обрекает себя на гибель, и
его главная жизненная миссия – отцовство остается невыполненной.
Русский консул Доронин, давно утративший надежду стать отцом, узнав, что
его японская жена ждет ребенка, немедленно подает в отставку, понимая,
что служба государству рано или поздно поставит его перед выбором: долг
перед Россией или перед своей японской семьей. Фандорин находится вне
ситуации выбора просто потому, что ничего не знает о существовании
собственного сына, которого вырастили главные фандоринские антагонисты:
«настоящий акунин» Тамба и «любитель Пушкина» Сирота. Сожженное письмо в
финале романа – знак бескомпромиссного следования законам «алмазной
колесницы», некогда отвергнутым Фандориным, но ставшим непререкаемыми
для его сына.
Сложные моральные проблемы, связанные с темой отцовства, практически
полностью снимаются в оппозиции «хозяин – слуга». Суть отношений,
построенных на личной беззаветной преданности, остается неизменной.
«Гринев – Савельич» и «Фандорин –
Маса» – пары абсолютно идентичные, несмотря на исторические,
этнографические и возрастные различия. Верный слуга – вне возможности
нравственного выбора, он всегда на стороне своего хозяина, при этом его
представления об интересах господина могут не совпадать с реальным
положением.
Всякий раз, когда герои сталкиваются с нравственной проблемой, мерилом
их правоты в собственных глазах и глазах окружающих становятся
представления о чести. Семантика чести как некого этического абсолюта
(«Береги честь смолоду») в тексте «Капитанской дочки», соединившись с
образом автора – «невольника чести», проецируется Б.Акуниным в японскую
среду обитания героев, где гипертрофированное понятие чести тесно
связано со смертью как единственно возможным выходом из сомнительной
нравственной ситуации. Вот почему два портрета над столом секретаря
русского посольства Сироты носят знаковый характер. Пушкина и мятежного
маршала Сайго Такомори объединяет одно – смерть во имя чести. Попытка
Сироты перевести на русский язык японское представление о «невольнике
чести» рождает словосочетание «искренний человек» – высшая степень
нравственной оценки личности. При этом понятие «искренний человек» в
японском контексте вполне соотносится со злодейством. Настоящий акунин,
которого ищет Фандорин, не просто хитроумный преступник. «Мне объясняли,
что японские злодеи не похожи на прочих. То есть они, конечно. Тоже
негодяи и исчадия, но с принципами и не без благородства» [1,389], –
резюмирует герой. Но в таком случае Пугачев в «Капитанской дочке» –
настоящий акунин.
В пушкинском тексте главные акценты в решении нравственных проблем
расставлены так, что нарушая корпоративные законы, герои действуют по
законам человеческим. И только это помогает им выжить: от неизбежной
виселицы Гринева спасает подаренный «злодею» заячий тулуп, логика
жестокой борьбы уступает место простой человеческой благодарности,
«.поскольку исторические закономерности проявляются через людей, а людям
свойственна спасительная непоследовательность» [3, 27]. Но если в
«Капитанской дочке» столкнулись две непримиримые социальные силы, и
Гринев тем и интересен, что способен подняться над схваткой во имя
общечеловеческих ценностей, то проекция подобной ситуации в «Алмазной
колеснице» усложнена слишком разными представлениями о гуманности людей
Запада и Востока. Распутывая привычным логическим способом клубок
преступлений, связанных с антиправительственным заговором, Фандорин
поочередно сталкивается со злодеями-акуниными разного масштаба. У
каждого из них своя цель, философски и этически оправданная. Главный
заговорщик Дон Цурумаки руководствуется патриотическими мотивами.
Рассматривая жизнь как борьбу Хаоса и Порядка, он устраняет сторонника
порядка Окубо, чтобы Япония не превратилась «во второсортную
псевдоевропейскую страну, обреченную вечно плестись в хвосте великих
держав» [1, 426)]. Именно в результате этого заговора смена политических
ориентиров приводит к русско-японской войне (первый том романа). И хотя
Фандорин переиграл и даже устранил своего противника, его человеческая
победа не в силах изменить логику исторической закономерности. Но
настоящий акунин, которого ищет Фандорин – не Дон Цурумаки, сочетающий
европейское пристрастие к комфорту с националистической философией.
Главный злодей, раскрытый по законам жанра в самом финале, глава клана
нинзя Тамба, идеолог алмазной колесницы – пути для людей, преступающих
все нравственные запреты, потому что «кто-то должен в совершенстве
владеть искусством зла, чтобы оно из страшного врага превратилось в
послушного
раба» [1, 539]. Алмазная колесница отменяет идею высокой цели: «Неважно,
во что ты веришь и какому великому делу посвящаешь жизнь – Будде это все
равно. Важно быть верным своему делу – вот в чем суть, ибо тогда ты
верен себе, а значит, верен
Будде» [1,538].
Отвергая столь безграничное расширение нравственных горизонтов, западный
человек Фандорин готов учится «малому знанию» – тайным приемам
«крадущихся», позволяющим ему стать сильнее в будущих схватках со злом.
Но именно знакомство с приемами нинзя позволило ему через много лет
поймать другого поборника пути алмазной колесницы, в котором он не мог
узнать собственного сына. В противостоянии Хаоса и Порядка Фандорин
безусловно на стороне порядка, и это парадоксально роднит его с
настоящим акуниным – Тамбой, который умело использует горе героя, чтобы
установить утраченную связь с заказчиком, ибо нинзя «верны Верности и
служат Службе» [1, 538].
Резюмируя свои наблюдения над идейной структурой «Капитанской дочки»,
Ю.Лотман пишет: «Для Пушкина в «Капитанской дочке» правильный путь
состоит не в том, чтобы из одного лагеря современности перейти в другой,
а в том, чтобы подняться над «жестоким веком», сохранив в себе
гуманность, человеческое достоинство и уважение к живой жизни других
людей» [3, 124]. Включая в свой литературный проект «японский» роман,
который многое проясняет в дальнейшей судьбе героя, Б.Акунин моделирует
экзотический материал, используя в качестве каркаса своей конструкции
семантический код «Капитанской дочки». Важная составляющая этого кода
базируется на универсальном нравственном чувстве, которое старше и выше
любой идеологии. При этом само собой разумеется, что речь идет о
христианском мире, о западной прививке гуманизма к российскому размаху и
способности совмещать противоположное (Пугачева из «Капитанской дочки»
Гринев подобно одному из героев Достоевского хотел бы сузить: «широк
русский человек»).
Кризис западной рационалистичной и гуманистичной культуры,
провозглашенный в начале минувшего века как «закат Европы» проявляется,
в том числе, и в обращении к восточной мудрости как истине в последней
инстанции. Эраст Фандорин сконструирован автором литературного проекта
как герой европейского типа – джентельмен, рационалист, заглянувший в
нaчале своего пути в страшный мир Хаоса («Азазель») и вознамерившийся
выстроить свой личный Порядок , непреклонно следуя выработанным
правилам. Японская прививка добавляла персонажу импозантности,
притягивала тайной. Акунин раскрывает эту тайну в «Алмазной колеснице»,
используя свой любимый прием комбинации классических сюжетных схем.
Перенося знакомые всем с детства ситуации «Капитанской дочки» в
экзотическую Японию конца 19 столетия, автор окончательно достраивает
своего героя. Все японское в Фандорине: слуга, язык, спортивные
упражнения и прочее – это всего лишь «малое знание», навыки, воспринятые
хорошо обучаемым молодым человеком. Ибо рационализм и гуманность –
«уважение к живой жизни других людей»- несовместимы с путем «алмазной
колесницы». Пушкинский код, использованный автором, демонстрирует
невозможность органичного сращения двух великих культурных систем и
неполноту, недостаточность каждой из них, что объясняет вечную
актуальность противостояния Востока и Запада.
ЛИТЕРАТУРА
Акунин Б. Алмазная колесница. Том 2. Между строк. – М., 2004. – 543 с.
Акунин Б. Любовник Смерти. – М., 2001. – 243 с.
Лотман Ю.М. В школе поэтического слова. Пушкин. Лермонтов. Гоголь. –
М.,1988. – 352 с.
Потанина Н. Диккенсовский код «фандоринского проекта» // Вопросы
литературы. – 2004. – №1. – С.41-48.
Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем: В 30 т. Т.3. Письма. – М.,
1976.
Нашли опечатку? Выделите и нажмите CTRL+Enter
